Целевое понимание
Далее будут рассмотрены две типичные области понимания: понимание поведения человека, его характера и поступков и понимание природы. Понимание поведения представляется парадигмой, или образцом, понимания вообще, поскольку именно в человеческом поведении ценности, играющие центральную роль во всяком понимании, обнаруживают себя наиболее явно и недвусмысленно.
Понимание поведения, как и понимание любых других объектов, может быть некаузальным и каузальным, или целевым (моти-вационным), пониманием. Некаузальное понимание поведения не вызывает особых вопросов, поэтому сосредоточимся на целевом понимании поведения, постоянно порождающем споры.
Целевое понимание поведения предполагает раскрытие связи между мотивами (целями, ценностями), которыми руководствуется человек, и его поступками, В этом смысле понять поведение индивида — значит указать ту цель, которую он преследовал и надеялся реализовать, совершая конкретный поступок.
Например, мы видим бегущего человека и пытаемся понять, почему он бежит. Для этого надо уяснить цель, которую он преследует: он хочет, допустим, успеть на поезд, и поэтому бежит.
Является ли логически правильным умозаключение типа: «iV хочет успеть на поезд; если он не побежит, он не успеет на поезд; следовательно, N должен бежать»?
«На этот вопрос нелегко ответить, — пишет Вригт. — С одной стороны, этот силлогизм кажется вполне убедительным, лишенным слабостей, вполне обоснованным. С другой стороны, напрасно было бы искать в учебниках и книгах по логике ту схему вывода, частным случаем которой был бы данный силлогизм. Он не является, конечно, категорическим или модальным силлогизмом…
Следует ли пытаться дополнить рассматриваемый силлогизм некоторыми, якобы не выраженными в нем явно посылками, чтобы сделать его обоснованным в силу законов “обычной логики”? Я думаю, это привело бы в тупик. Не помогло бы и расширение второй посылки до утверждения “N полагает, что, если он не побежит, он не успеет на поезд”. Будем ли мы отрицать, что данный силлогизм логически обоснован?
Этот выход часто предлагался, но, по-моему, он является простой отговоркой. Мы должны, я думаю, принять, что практические силлогизмы являются специфическими логически обоснованными схемами аргументации.
Принятие их означает на самом деле расширение области логики. Мы не можем свести практические силлогизмы к каким-то другим образцам обоснованного вывода. Но мы можем, и, конечно, должны приложить усилия для прояснения их своеобразной природы».
Логический анализ практического силлогизма предполагает построение особой логической теории практического рассуждения. Чтобы очертить контуры этой теории, необходимо представить практический вывод в стандартизованной форме.
Первая посылка вывода говорит о некотором желаемом результате или цели, т. е. является позитивной оценкой некоторого состояния дел. Вторая посылка указывает на средства к достижению поставленной цели; она фиксирует причинную связь между предполагаемыми средствами и целью и представляет собой простейший эмпирический закон.
Заключение практического вывода говорит о том действии, которое должно выполнить действующее лицо (агент), поставившее перед собой определенную цель, скажем, А, а именно о действии В, реализующем А: «Должно быть выполнено действие В».
Последнее выражение представляет собой позитивную оценку действия В: «Хорошо, что реализуется В». Поскольку агент является одним и тем же на протяжении практического вывода, в особом упоминании агента нет необходимости.
Приведем две стандартные формы практического вывода:
- Позитивно ценно Л; В есть причина А; значит, позитивно ценно В.
- Не-А есть причина не-В; В — позитивно ценно; значит, А также является позитивно ценным.
Таким образом, теория практических выводов должна быть комбинированной, соединяющей логику абсолютных оценок, с которой ситуация сравнительно ясна, и логику причинности, нуждающуюся в тщательном исследовании.
Не вдаваясь в детали логического анализа практического силлогизма, отметим, что, на наш взгляд, этот силлогизм является формой не необходимого (дедуктивного), а правдоподобного (индуктивного) рассуждения. Целевое (мотивационное, телеологическое) понимание представляет собой индукцию, заключение которой — проблематичное утверждение. Попытаемся это доказать.
Во-первых, можно привести примеры конкретных рассуждений, следующих схемам целевого понимания, и дающих, как кажется, только проблематичное заключение. Таков, в частности, практический силлогизм: «iV хочет разбогатеть; единственный способ для N достичь богатства — это убить дядю, наследником которого он является; значит, N должен убить дядю». Здесь явно нет логического следования между посылками и заключением.
Во-вторых, связь цели и средства, используемая при целевом понимании и истолкованная как описательное утверждение, является причинно-следственной связью. Как принято считать, такая связь заведомо слабее, чем связь логического следования. Допустим, что схема рассуждения «Если Л причина В и В — позитивно ценно, то Л позитивно ценно» обоснованна.
Тогда обоснованной должна быть и схема, полученная из нее заменой утверждения о причинной связи утверждением о логическом следовании: «Если из А логически следует В и В — позитивно ценно, то А — позитивно ценно». Но последняя схема заведомо не относится к обоснованным, это типичная схема индуктивного рассуждения.
В-третьих, в логике истины аналогом схемы целевого понимания была бы схема: «Если истинно, что А — причина В и истинно В, то истинно Л». Но последняя схема не является обоснованной. Значит, рассуждая по аналогии, можно сказать, что и схема целевого понимания также не должна считаться схемой дедуктивного умозаключения.
В-четвертых, схема целевого понимания нарушает принцип Юма, утверждающий невозможность выведения оценочных утверждений из описательных посылок (невозможность выведения «должен» из «есть»).
Преобразование схемы «Если В — причина Л и А — позитивно ценно, то В — позитивно ценно» дает схему «Если А позитивно ценно и неверно, что В — позитивно ценно, то неверно, что В — причина Л».
Здесь из двух оценок вытекает описательное утверждение. Преобразование схемы «Еслине-А причинане-ВиВ — позитивно ценно, то А — позитивно ценно» дает схему «Если В — позитивно ценно и неверно, что Л позитивно ценно, то неверно, что не-А есть причина не-В». Последняя схема также позволяет из двух оценок вывести описание.
Как уже отмечалось, при номологическом объяснении заключение является необходимым. Объясняемое явление подводится под закон природы, что сообщает этому явлению статус физически (онтологически) необходимого. Придание такого статуса явлению К. Гемпель считал общим условием адекватности его объяснения: объяснение должно содержать информацию, позволяющую утверждать, что объясняемое явление действительно имеет место.
При оправдании заключение не является физически необходимым. Но оно аксиологически необходимо, поскольку приписывает позитивную ценность действию, о котором говорится в заключении.
Различие между физической необходимостью и аксиологической необходимостью существенно. Если какое-то явление или действие физически необходимо, то оно имеет место; но из того, что какое-то явление или действие аксиологически необходимо (позитивно ценно), не вытекает, что это явление или действие на самом деле реализуется.
Первая посылка практического вывода выражает ту цель, которую ставит перед собой действующий субъект. Эта цель может быть стандартной, общей для всех представителей рассматриваемого сообщества, или индивидуальной, продиктованной особенностями той ситуации, в которой действует конкретный субъект.
Гемпель и его сторонники настаивали на том, что всякое подлинно научное объяснение должно опираться на научный закон и что дедуктивно-номологическая схема объяснения универсальна1. Однако У. Дрей попытался показать, что в истории используются иные типы объяснений, в частности «рациональное объяснение».
В реальных исторических объяснениях почти не прибегают к помощи законов. При объяснении поступков исторической личности историк старается вскрыть те мотивы, которыми она руководствовалась в своей деятельности, и показать, что в свете этих мотивов поступок был разумным (рациональным)2.
Дрей так описывает схему «рационального объяснения», противопоставляемую им номологическому объяснению, или «объяснению при помощи охватывающего закона»:
В ситуации типа А следовало сделать В. Деятель N находился в ситуации типа А. Поэтому деятель N должен был сделать В.
На самом деле это схема не объяснения, а оправдания. Первая посылка является не общим описательным утверждением, что требуется для объяснения, а общей оценкой («оценочным принципом действия», в терминологии Гемпеля), как в случае понимания. Вторая посылка представляет собой фактическое утверждение, фиксирующее начальные условия. Заключение есть оценка, распространяющая общий принцип на отдельный случай и логически вытекающая из принятых посылок.
Возражая Дрею, Гемпель реконструировал его схему следующим образом:
Деятель N находился в ситуации типа А. В ситуации типа А следовало сделать В. Поэтому деятель ./V сделал ВК
Здесь заключение является уже не оценкой, а описанием, и оно не вытекает из посылок, одна из которых представляет собой оценку. Предлагаемая Гемпелем схема — это схема логически некорректного рассуждения, не имеющего ничего общего ни с объяснением, ни с оправданием.
Гемпель предлагал такую схему «исторического объяснения»:
Деятель N находился в ситуации типа А; в то время он был рационально
действующим лицом.
Любое рациональное существо в ситуациях данного типа обязательно (или
же с высокой вероятностью) делает В.
Следовательно, N сделал В.
По мысли Гемпеля, это рассуждение представляет собой обычное объяснение с помощью «охватывающего закона».
Однако схема Гемпеля является откровенно двусмысленной. Именуемое законом утверждение «Любое рациональное существо в ситуациях типа А обязательно (или же с высокой вероятностью) делает 5» может истолковываться и как оценка, и как описание. В случае оценочной интерпретации это утверждение выражает определенное требование к «разумным» существам: в ситуациях определенного типа они должны всегда или в большинстве случаев совершать определенные действия. Описательная интерпретация «закона» является гораздо менее естественной, поскольку в законе речь идет о «рациональных существах», которые «обязательно делают» что-то.
Таким образом, гемпелевская схема может пониматься и как оправдание, и как объяснение. Но «объясняющая сила» описательных утверждений типа «Многие люди в ситуациях определенного типа совершают данные действия», конечно же, невелика.
Объяснение включает описательные посылки, и его заключение является описанием. Посылки оправдания (понимания) всегда включают по меньшей мере одну оценку, и его заключение представляет собой оценку.
В обычном языке граница между описательными и оценочными утверждениями не является ясной: одно и то же предложение способно в одних случаях выражать описание, а в других — оценку. Поэтому неудивительно, что разграничение объяснения и оправдания не всегда простое дело.
Рассматривая творчество 3. Фрейда в контексте его эпохи, К. Юнг пишет: «Если… соотносить учение Фрейда с прошлым и видеть в нем одного из выразителей неприятия нарождающимся новым веком своего предшественника, века девятнадцатого, с его склонностью к иллюзиям и лицемерию, с его полуправдами и фальшью высокопарного изъявления чувств, с его пошлой моралью и надуманной постной религиозностью, с его жалкими вкусами, то, на мой взгляд, можно получить о нем гораздо более точное представление, нежели, поддаваясь известному автоматизму суждения, принимать его за провозвестника новых путей и истин. Фрейд — великий разрушитель, разбивающий оковы прошлого. Он освобождает от тлетворного влияния прогнившего мира старых привязанностей».
В истолковании Юнга Фрейд — прежде всего бунтарь и ниспровергатель, живший в период крушения ценностей уходящей в прошлое викторианской эпохи. Основное содержание учения Фрейда — не новые идеи, направленные в будущее, а разрушение морали и устоев, особенно сексуальных устоев, викторианского общества.
Если бы выделяемые Юнгом особенности индивидуального характера Фрейда и главные черты предшествовавшей эпохи были описанием, предлагаемый Юнгом анализ можно было бы считать объяснением особенностей творчества Фрейда.
Но утверждения Юнга могут истолковываться и как оценки характера и эпохи, достаточно распространенные, может даже показаться — общепринятые, но, тем не менее, именно оценки, а не описания. Можно быть уверенным, что, скажем, через сто лет XIX век будет оцениваться совершенно иначе, точно так же, как по-другому будет оцениваться и направленность творчества Фрейда.
Если речь идет об оценках, то анализ Юнга является уже не объяснением, а оправданием творчества Фрейда, призванным дать понимание этого творчества. Вряд ли между этими двумя возможными истолкованиями суждений Юнга можно сделать твердый и обоснованный выбор.
